Сказка про маму.

Однажды Зайчонок раскапризничался и сказал своей маме:

— Я тебя не люблю!

Обиделась Зайчиха-мама и ушла в лес.

А в этом лесу жили два Волчонка. И не было у них никакой мамы. Было им без мамы очень плохо.

Вот однажды сидели волчата под кустом и горько плакали.

— Где бы нам взять маму? — говорит один Волчонок. — Ну хотя бы маму коровку!

— Или маму кошку! — говорит второй Волчонок.

— Или маму лягушку!

— Или маму зайчиху!

Услышала эти слова Зайчиха и говорит:

— Хотите, я буду вашей мамой?

Обрадовались волчата. Повели они новую маму к себе домой. А дом у волчат грязный-прегрязный. Прибралась мама Зайчиха в доме. Потом нагрела воды, посадила волчат в корыто и стала их купать.

Сначала волчата не хотели мыться. Боялись, что мыло в глаза попадёт. А потом им очень понравилось.

— Мамочка! Мамочка! — кричат волчата. — Ещё спинку потри! Ещё на головку полей!

Так и стала жить Зайчиха у волчат.

А Зайчонок без мамы совсем пропадает. Без мамы холодно. Без мамы голодно. Без мамы очень-очень грустно.

Побежал Зайчонок к Маше:

— Маша! Я обидел свою маму, и она от меня ушла.

— Глупый Зайчонок!—закричала Маша. —Разве так можно? Где мы будем её искать? Пойдём спросим у Лесной Птицы.

Прибежали Маша и Зайчонок к Лесной Птице.

— Лесная Птица, ты не видала Зайчиху?

— Не видала,— отвечает Лесная Птица. — Но слыхала, что живёт она в лесу у волчат.

А в лесу было три волчьих дома. Прибежали Маша и Зайчонок к первому дому. Заглянули в окно. Видят:

в доме грязно, на полках пыль, в углах мусор.

— Нет, моя мама не тут живёт, — говорит Зайчонок. Прибежали они ко второму дому. Заглянули в окно. Видят: на столе скатерть грязная, посуда стоит немытая.

— Нет, моя мама не тут живёт! — говорит Зайчонок.

Прибежали они к третьему дому. Видят: в доме всё чисто. За столом сидят волчата, пушистые, весёлые. На столе белая скатерть. Тарелка с ягодами. Сковородка с грибами.

— Вот где моя мама живёт!—догадался Зайчонок. Постучала Маша в окно. Выглянула в окно Зайчиха. Прижал Зайчонок ушки и стал маму просить:

— Мама, иди опять ко мне жить… Я больше не буду.

Заплакали волчата:

— Мамочка, не уходи от нас!

Задумалась Зайчиха. Не знает, как ей быть.

—Вот как надо сделать, — сказала Маша.—Один день ты будешь зайчаткиной мамой, а другой день— волчаткиной.

Так и решили. Стала Зайчиха один день жить у Зайчонка, а другой — у волчат.

С.Прокофьева

У страха глаза велики.

Жили-были бабушка-старушка, внучка-хохотушка, курочка-клохтушка и мышка-норушка.
Каждый день ходили они за водой. У бабушки были ведра большие, у внучки — поменьше, у курочки — с огурчик, у мышки — с наперсточек.
Бабушка брала воду из колодца, внучка — из колоды, курочка — из лужицы, а мышка — из следа от поросячьего копытца.
Назад идут, у бабушки вода трё-ё-х, плё-ё-х! У внучки — трёх! плёх! У курочки — трёх-трёх! плёх-плёх! У мышки — трёх-трёх-трёх! плёх-плёх-плёх!
Вот раз наши водоносы пошли за водой. Воды набрали, идут домой через огород.
А в огороде яблонька росла, и на ней яблоки висели. А под яблонькой зайка сидел. Налетел на яблоньку ветерок, яблоньку качнул, яблочко хлоп — и зайке в лоб!
Прыгнул зайка, да прямо нашим водоносам под ноги.
Испугались они, ведра побросали и домой побежали. Бабушка на лавку упала, внучка за бабку спряталась, курочка на печку взлетела, а мышка под печку схоронилась. Бабка охает:
— Ох! Медведище меня чуть не задавил!
Внучка плачет:
— Бабушка, волк-то какой страшный на меня наскочил!
Курочка на печке кудахчет:
— Ко-ко-ко! Лиса ведь ко мне подкралась, чуть не сцапала!
А мышка из-под печки пищит:
— Котище-то какой усатый! Вот страху я натерпелась!
А зайка в лес прибежал, под кустик лег и думает:
«Вот страсти-то! Четыре охотника за мной гнались, и все с собаками; как только меня ноги унесли!»
Верно говорят: «У страха глаза велики: чего нет, и то видят».

Золотой петушок
А.С. Пушкин

Негде, в тридевятом царстве,
В тридесятом государстве,
Жил-был славный царь Дадон.
Смолоду был грозен он
И соседям то и дело
Наносил обиды смело;
Но под старость захотел
Отдохнуть от ратных дел
И покой себе устроить.
Тут соседи беспокоить
Стали старого царя,
Страшный вред ему творя.
Чтоб концы своих владений
Охранять от нападений,
Должен был он содержать
Многочисленную рать.
Воеводы не дремали,
Но никак не успевали.
Ждут, бывало, с юга, глядь, -
Ан с востока лезет рать!
Справят здесь, - лихие гости
Идут от моря... Со злости
Инда плакал царь Дадон,
Инда забывал и сон.
Что и жизнь в такой тревоге!
Вот он с просьбой о помоге
Обратился к мудрецу,
Звездочёту и скопцу.
Шлёт за ним гонца с поклоном.

Вот мудрец перед Дадоном
Стал и вынул из мешка
Золотого петушка.
“Посади ты эту, птицу, -
Молвил он царю,- на спицу;
Петушок мой золотой
Будет верный сторож твой:
Коль кругом всё будет мирно,
Так сидеть он будет смирно;
Но лишь чуть со стороны
Ожидать тебе войны,
Иль набега силы бранной,
Иль другой беды незваной
Вмиг тогда мой петушок
Приподымет гребешок,
Закричит и встрепенётся
И в то место обернётся”.
Царь скопца благодарит,
Горы золота сулит.
“За такое одолженье, -
Говорит он в восхищенье, -
Волю первую твою
Я исполню, как мою”. 

Петушок с высокой спицы
Стал стеречь его границы.
Чуть опасность где видна,
Верный сторож как со сна
Шевельнётся, встрепенётся,
К той сторонке обернётся
И кричит: “Кири-ку-ку.
Царствуй, лёжа на боку!”
И соседи присмирели,
Воевать уже не смели:
Таковой им царь Дадон
Дал отпор со всех сторон!

Год, другой проходит мирно;
Петушок сидит всё смирно.
Вот однажды царь Дадон
Страшным шумом пробуждён:
“Царь ты наш! отец народа! -
Возглашает воевода. -
Государь! проснись! беда!” -
“Что такое, господа? -
Говорит Дадон, зевая, -
А?.. Кто там?.. беда какая?”
Воевода говорит:
“Петушок опять кричит;
Страх и шум во всей столице”.
Царь к окошку, - ан на спице,
Видит, бьётся петушок,
Обратившись на восток.
Медлить нечего: “Скорее!
Люди, на конь! Эй, живее!”
Царь к востоку войско шлёт,
Старший сын его ведёт.
Петушок угомонился,
Шум утих, и царь забылся.

Вот проходит восемь дней,
А от войска нет вестей;
Было ль, не было ль сраженья, -
Нет Дадону донесенья.
Петушок кричит опять;
Кличет царь другую рать;
Сына он теперь меньшого
Шлёт на выручку большого.
Петушок опять утих.
Снова вести нет от них!
Снова восемь дней проходят;
Люди в страхе дни проводят;
Петушок кричит опять;
Царь скликает третью рать
И ведёт её к востоку, -
Сам, не зная, быть ли проку.

Войска идут день и ночь;
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Дадон.
“Что за чудо?” - мыслит он.
Вот осьмой уж день проходит,
Войско в горы царь приводит
И промеж высоких гор
Видит шёлковый шатёр.
Всё в безмолвии чудесном
Вкруг шатра; в ущелье тесном
Рать побитая лежит.
Царь Дадон к шатру спешит...
Что за страшная картина!
Перед ним его два сына
Без шеломов и без лат
Оба мёртвые лежат,
Меч вонзивши друг во друга.
Бродят кони их средь луга
По притоптанной траве,
По кровавой мураве...
Царь завыл: “Ох, дети, дети!
Горе мне! попались в сети
Оба наши сокола!
Горе! смерть моя пришла”.
Все завыли за Дадоном,
Застонала тяжким стоном
Глубь долин, и сердце гор
Потряслося. Вдруг шатёр
Распахнулся... и девица,
Шамаханская царица,
Вся сияя как заря,
Тихо встретила царя.
Как пред солнцем птица ночи,
Царь умолк, ей глядя в очи,
И забыл он перед ней
Смерть обоих сыновей.
И она перед Дадоном
Улыбнулась - и с поклоном
Его за руку взяла
И в шатёр свой увела.
Там за стол его сажала,
Всяким яством угощала;
Уложила отдыхать
На парчовую кровать,
И потом, неделю ровно,
Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищён,
Пировал у ней Дадон.

Наконец и в путь обратный
Со своею силой ратной
И с девицей молодой
Царь отправился домой.
Перед ним молва бежала,
Быль и небыль разглашала.
Под столицей, близ ворот,
С шумом встретил их народ, -
Все бегут за колесницей,
За Дадоном и царицей;
Всех приветствует Дадон...
Вдруг в толпе увидел он,
В сарачинской шапке белой,
Весь как лебедь поседелый,
Старый друг его, скопец.
“А! здорово, мой отец, -
Молвил царь ему, - что скажешь?
Подь поближе! Что прикажешь?” -
- Царь! - ответствует мудрец, -
Разочтёмся наконец,
Помнишь? за мою услугу
Обещался мне, как другу,
Волю первую мою
Ты исполнить, как свою.
Подари ж ты мне девицу. -
Шамаханскую царицу... -
Крайне царь был изумлён.
“Что ты? - старцу молвил он, -
Или бес в тебя ввернулся?
Или ты с ума рехнулся?
Что ты в голову забрал?
Я, конечно, обещал,
Но всему же есть граница!
И зачем тебе девица?
Полно, знаешь ли, кто я?
Попроси ты от меня
Хоть казну, хоть чин боярский,
Хоть коня с конюшни царской,
Хоть полцарства моего”.
- Не хочу я ничего!
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу, -
Говорит мудрец в ответ.
Плюнул царь: “Так лих же: нет!
Ничего ты не получишь.
Сам себя ты, грешник, мучишь;
Убирайся, цел пока;
Оттащите старика!”
Старичок хотел заспорить,
Но с иным накладно вздорить;
Царь хватил его жезлом
По лбу; тот упал ничком,
Да и дух вон. - Вся столица
Содрогнулась; а девица -
Хи-хи-хи! да ха-ха-ха!
Не боится, знать, греха.
Царь, хоть был встревожен сильно,
Усмехнулся ей умильно.
Вот - въезжает в город он...
Вдруг раздался лёгкий звон,
И в глазах у всей столицы
Петушок спорхнул со спицы;
К колеснице полетел
И царю на темя сел,
Встрепенулся, клюнул в темя
И взвился... и в то же время
С колесницы пал Дадон -
Охнул раз, - и умер он.
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Сказка ложь, да в ней намёк!
Добрым молодцам урок.

Гадкий утенок. Х.К Андерсен

Хорошо было за городом! Стояло лето, рожь уже пожелтела, овсы зеленели, сено было сметано в стога; по зеленому лугу расхаживал длинноногий аист и болтал по-египетски — он выучился этому языку от матери. За полями и лугами шли большие леса с глубокими озерами в чаще. Да, хорошо было за городом! Прямо на солнышке лежала старая усадьба, окруженная глубокими канавами с водой; от самого строения вплоть до воды рос лопух, да такой большой, что маленькие ребятишки могли стоять под самыми крупными из его листьев во весь рост. В самой чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка. Сидела она уже давно, и ей порядком надоело это сидение — ее мало навещали: другим уткам больше нравилось плавать по канавкам, чем сидеть в лопухе да крякать с нею. Наконец яичные скорлупки затрещали.

— Пи! Пи! — послышалось из них, яичные желтки ожили и повысунули из скорлупок носики.

— Живо! Живо! — закрякала утка, и утята заторопились, кое-как выкарабкались и начали озираться кругом, разглядывая зеленые листья лопуха; мать не мешала им — зеленый свет полезен для глаз.

— Как мир велик! — сказали утята.

Еще бы! Теперь у них было куда больше места, чем тогда, когда они лежали в яйцах.

— А вы думаете, что тут и весь мир? — сказала мать. — Нет! Он идет далеко-далеко, туда, за сад, в поле священника, но там я отроду не бывала!.. Ну, все, что ли, вы тут? — И она встала. — Ах, нет, не все! Самое большое яйцо целехонько! Да скоро ли этому будет конец! Право, мне уж надоело.

И она уселась опять.

— Ну, как дела? — заглянула к ней старая утка.

— Да вот еще одно яйцо остается! — сказала молодая утка. — Сижу, сижу, а все толку нет! Но посмотри-ка на других! Просто прелесть! Ужасно похожи на отца! А он-то, негодный, и не навестил меня ни разу!

— Постой-ка, я взгляну на яйцо! — сказала старая утка. — Может статься, это индюшечье яйцо! Меня тоже надули раз! Ну и маялась же я, как вывела индюшат! Они страсть как боятся воды; уж я и крякала, и звала, и толкала их в воду — не идут, да и конец! Дай мне взглянуть на яйцо! Ну, так и есть! Индюшечье! Брось-ка его да ступай, учи других плавать!

— Посижу уж еще! — сказала молодая утка. — Сидела столько, что можно посидеть и еще немножко.

— Как угодно! — сказала старая утка и ушла. Наконец затрещала скорлупка и самого большого яйца.

— Пи! Пи! — и оттуда вывалился огромный некрасивый птенец. Утка оглядела его.

— Ужасно велик! — сказала она. — И совсем не похож на остальных! Неужели это индюшонок? Ну да в воде-то он у меня побывает, хоть бы мне пришлось столкнуть его туда силой!

На другой день погода стояла чудесная, зеленый лопух весь был залит солнцем. Утка со всею своею семьей отправилась к канаве. Бултых! — и утка очутилась в воде.

— За мной! Живо! — позвала она утят, и те один за другим тоже бултыхнулись в воду.

Сначала вода покрыла их с головками, но затем они вынырнули и поплыли так, что любо. Лапки у них так и работали; некрасивый серый утенок не отставал от других.

— Какой же это индюшонок? — сказала утка. — Ишь как славно гребет лапками, как прямо держится! Нет, это мой собственный сын! Да он вовсе и не дурен, как посмотришь на него хорошенько! Ну, живо, живо, за мной! Я сейчас введу вас в общество: мы отправимся на птичий двор. Но держитесь ко мне поближе, чтобы кто-нибудь не наступил на вас, да берегитесь кошек!

Скоро добрались и до птичьего двора. Батюшки! Что тут был за шум и гам! Две семьи дрались из-за одной угриной головки, и в конце концов она досталась кошке.

— Вот как идут дела на белом свете! — сказала утка и облизнула язычком клюв: ей тоже хотелось отведать угриной головки. — Ну, ну, шевелите лапками! — сказала она утятам. — Крякните и поклонитесь вон той старой утке! Она здесь знатнее всех! Она испанской породы и потому такая жирная. Видите, у нее на лапке красный лоскуток? Как красиво! Это знак высшего отличия, какого только может удостоиться утка. Люди дают этим понять, что не желают потерять ее; по этому лоскутку ее узнают и люди, и животные. Ну, живо! Да не держите лапки вместе! Благовоспитанный утенок должен держать лапки врозь и выворачивать их наружу, как папаша с мамашей! Вот так! Кланяйтесь теперь и крякайте!

Они так и сделали, но другие утки оглядывали их и громко говорили:

— Ну, вот еще целая орава! Точно нас мало было! А один-то какой безобразный! Его уж мы не потерпим!

И сейчас же одна утка подскочила и клюнула его в шею.

— Оставьте его! — сказала утка-мать. — Он вам ведь ничего не сделал!

— Положим, но он такой большой и странный! — отвечала забияка. — Ему и надо задать хорошенько!

— Славные у тебя детки! — сказала старая утка с красным лоскутком на лапке. — Все очень милы, кроме одного... Этот не удался! Хорошо бы его переделать!

— Никак нельзя, ваша милость! — ответила утка-мать. — Он некрасив, но у него доброе сердце, и плавает он не хуже, смею даже сказать, лучше других. Я думаю, что он вырастет, похорошеет или станет со временем поменьше. Он залежался в яйце, оттого и не совсем удался. — И она провела носиком по перышкам большого утенка. — Кроме того, он селезень, а ему красота не так нужна. Я думаю, что он возмужает и пробьет себе дорогу!

— Остальные утята очень-очень милы! — сказала старая утка. — Ну, будьте же как дома, а найдете угриную головку, можете принести ее мне.

Вот они и стали вести себя, как дома. Только бедного утенка, который вылупился позже всех и был такой безобразный, клевали, толкали и осыпали насмешками решительно все — и утки, и куры.

— Он больно велик! — говорили все, а индюк, который родился со шпорами на ногах и потому воображал себя императором, надулся и, словно корабль на всех парусах, подлетел к утенку, поглядел на него и пресердито залопотал; гребешок у него так весь и налился кровью. Бедный утенок просто не знал, что ему делать, как быть. И надо же ему было уродиться таким безобразным посмешищем для всего птичьего двора!

Так прошел первый день, затем пошло еще хуже. Все гнали бедняжку, даже братья и сестры сердито говорили ему: «Хоть бы кошка утащила тебя, несносного урода!» — а мать прибавляла: «Глаза бы мои тебя не видали!» Утки клевали его, куры щипали, а девушка, которая давала птицам корм, толкала ногою.

Не выдержал утенок, перебежал двор и — через изгородь! Маленькие птички испуганно вспорхнули из кустов.

«Они испугались меня — такой я безобразный!» — подумал утенок и пустился с закрытыми глазами дальше, пока не очутился в болоте, где жили дикие утки. Усталый и печальный он просидел тут всю ночь.

Утром утки вылетели из гнезд и увидали нового товарища.

— Ты кто такой? — спросили они, а утенок вертелся, раскланиваясь на все стороны, как умел.

— Ты пребезобразный! — сказали дикие утки. — Но нам до этого нет дела, только не вздумай породниться с нами!

Бедняжка! Где уж ему было и думать об этом! Лишь бы позволили ему посидеть тут в камышах да попить болотной водицы.

Два дня провел он в болоте, на третий явились два диких гусака. Они недавно вылупились из яиц и потому выступали с большим форсом.

— Слушай, дружище! — сказали они. — Ты такой урод, что, право, нравишься нам! Хочешь бродить с нами и быть вольной птицей? Недалеко отсюда, в другом болоте, живут премиленькие дикие гусыни-барышни. Они умеют говорить «рап, рап!» Ты такой урод, что — чего доброго — будешь иметь у них большой успех!

«Пиф! паф!» — раздалось вдруг над болотом, и оба гусака упали в камыши мертвыми: вода окрасилась кровью. «Пиф! паф!» — раздалось опять, и из камышей поднялась целая стая диких гусей. Пошла пальба. Охотники окружили болото со всех сторон; некоторые из них сидели в нависших над болотом ветвях деревьев. Голубой дым облаками окутывал деревья и стлался над водой. По болоту шлепали охотничьи собаки; камыш качался из стороны в сторону. Бедный утенок был ни жив ни мертв от страха и только хотел спрятать голову под крыло, как глядь — перед ним охотничья собака с высунутым языком и сверкающими злыми глазами. Она приблизила к утенку свою пасть, оскалила острые зубы и — шлеп, шлеп — побежала дальше.

— Слава Богу! — перевел дух утенок. — Слава Богу! Я так безобразен, что даже собаке не хочется укусить меня!

И он притаился в камышах; над головою его то и дело летали дробинки, раздавались выстрелы.

Пальба стихла только к вечеру, но утенок долго еще боялся пошевелиться. Прошло еще несколько часов, пока он осмелился встать, оглядеться и пуститься бежать дальше по полям и лугам. Дул такой сильный ветер, что утенок еле-еле мог двигаться.

К ночи он добежал до бедной избушки. Избушка так уже обветшала, что готова была упасть, да не знала, на какой бок, оттого и держалась. Ветер так и подхватывал утенка — приходилось упираться в землю хвостом!

Ветер, однако, все крепчал; что было делать утенку? К счастью, он заметил, что дверь избушки соскочила с одной петли и висит совсем криво: можно было свободно проскользнуть через эту щель в избушку. Так он и сделал.

В избушке жила старушка с котом и курицей. Кота она звала сыночком; он умел выгибать спинку, мурлыкать и даже испускать искры, если его гладили против шерсти. У курицы были маленькие, коротенькие ножки, ее и прозвали Коротконожкой; она прилежно несла яйца, и старушка любила ее, как дочку.

Утром пришельца заметили: кот начал мурлыкать, а курица клохтать.

— Что там? — спросила старушка, осмотрелась кругом и заметила утенка, но по слепоте своей приняла его за жирную утку, которая отбилась от дому.

— Вот так находка! — сказала старушка. — Теперь у меня будут утиные яйца, если только это не селезень. Ну да увидим, испытаем!

И утенка приняли на испытание, но прошло недели три, а яиц все не было. Господином в доме был кот, а госпожою курица, и оба всегда говорили: «Мы и свет!» Они считали самих себя половиной всего света, притом — лучшею его половиной. Утенку же казалось, что можно на этот счет быть и другого мнения. Курица, однако, этого не потерпела.

— Умеешь ты нести яйца? — спросила она утенка.

— Нет!

— Так и держи язык на привязи!

А кот спросил:

— Умеешь ты выгибать спинку, мурлыкать и испускать искры?

— Нет!

— Так и не суйся со своим мнением, когда говорят умные люди!

И утенок сидел в углу, нахохлившись. Вдруг вспомнились ему свежий воздух и солнышко, и ему страшно захотелось поплавать. Он не выдержал и сказал об этом курице.

— Да что с тобой?! — спросила она. — Бездельничаешь, вот тебе блажь в голову и лезет! Неси-ка яйца или мурлычь — дурь-то и пройдет!

— Ах, плавать по воде так приятно! — сказал утенок. — А что за наслаждение нырять в самую глубь с головой!

— Хорошо наслаждение! — сказала курица. — Ты совсем рехнулся! Спроси у кота — он умнее всех, кого я знаю, — нравится ли ему плавать или нырять! О себе самой я уж не говорю! Спроси, наконец, у нашей старушки госпожи: умнее ее нет никого в свете! По-твоему, и ей хочется плавать или нырять с головой?

— Вы меня не понимаете! — сказал утенок.

— Если уж мы не понимаем, так кто тебя и поймет! Что ж, ты хочешь быть умнее кота и госпожи, не говоря уже обо мне? Не дури, а благодари-ка лучше Создателя за все, что для тебя сделали! Тебя приютили, пригрели, тебя окружает такое общество, в котором ты можешь чему-нибудь научиться, но ты — пустая голова, и говорить-то с тобой не стоит! Уж поверь мне! Я желаю тебе добра, потому и браню тебя: по этому всегда узнаются истинные друзья! Старайся же нести яйца или выучись мурлыкать да пускать искры!

— Я думаю, мне лучше уйти отсюда куда глаза глядят! — сказал утенок.

— И с Богом! — отвечала курица.

И утенок ушел, плавал и нырял с головой, но все животные по-прежнему презирали его за безобразие.

Настала осень; листья на деревьях пожелтели и побурели; ветер подхватывал и кружил их по воздуху; наверху, в небе, стало так холодно, что тяжелые облака сеяли градом и снегом, а на изгороди сидел ворон и каркал от холода во все горло. Брр! Замерзнешь при одной мысли о таком холоде! Плохо приходилось бедному утенку.

Раз вечером, когда солнышко еще так славно сияло на небе, из-за кустов поднялась целая стая чудных больших птиц; утенок сроду не видал таких красавцев: все они были белы как снег, с длинными, гибкими шеями! То были лебеди. Они испустили какой-то странный крик, взмахнули великолепными большими крыльями и полетели с холодных лугов в теплые края, за синее море. Они поднялись высоко-высоко, а бедного утенка охватило какое-то странное волнение. Он завертелся в воде, как волчок, вытянул шею и тоже испустил такой громкий и странный крик, что и сам испугался. Чудные птицы не шли у него из головы, и, когда они окончательно скрылись из виду, он нырнул на самое дно, вынырнул опять и был словно вне себя. Утенок не знал, как зовут этих птиц, куда они летели, но полюбил их, как не любил до сих пор никого. Он не завидовал их красоте: ему и в голову не могло прийти пожелать походить на них; он рад бы был и тому, чтоб хоть утки-то его от себя не отталкивали. Бедный безобразный утенок!

А зима стояла холодная-прехолодная. Утенку приходилось плавать по воде без отдыха, чтобы не дать ей замерзнуть совсем, но с каждою ночью свободное ото льда пространство становилось все меньше и меньше. Морозило так, что ледяная кора трещала. Утенок без устали работал лапками, но под конец обессилел, приостановился и весь обмерз.

Рано утром мимо проходил крестьянин, увидал примерзшего утенка, разбил лед своим деревянным башмаком и принес птицу домой к жене. Утенка отогрели.

Но вот дети вздумали поиграть с ним, а он вообразил, что они хотят обидеть его, и шарахнулся со страха прямо в подойник с молоком — молоко все расплескалось. Женщина вскрикнула и всплеснула руками; утенок между тем влетел в кадку с маслом, а оттуда — в бочонок с мукой. Батюшки, на что он был похож! Женщина вопила и гонялась за ним с угольными щипцами, дети бегали, сшибая друг друга с ног, хохотали и визжали. Хорошо, что дверь стояла отворенной: утенок выбежал, кинулся в кусты прямо на свежевыпавший снег и долго-долго лежал там почти без чувств.

Было бы чересчур печально описывать все злоключения утенка во время суровой зимы. Когда же солнышко опять пригрело землю своими теплыми лучами, он лежал в болоте, в камышах. Запели жаворонки, пришла весна-красна.

Утенок взмахнул крыльями и полетел; теперь крылья его шумели и были куда крепче прежнего. Не успел он опомниться, как уже очутился в большом саду. Яблони стояли все в цвету, душистая сирень склоняла свои длинные зеленые ветви над извилистым каналом.

Ах, как тут было хорошо, как пахло весною! Вдруг из чащи тростника выплыли три чудных белых лебедя. Они плыли так легко и плавно, точно скользили по воде. Утенок узнал красивых птиц, и его охватила какая-то странная грусть.

«Полечу-ка я к этим царственным птицам; они, наверное, убьют меня за мою дерзость, за то, что я, такой безобразный, осмелился приблизиться к ним, но пусть! Лучше быть убитым ими, чем сносить щипки уток и кур, толчки птичницы да терпеть холод и голод зимою!»

И он слетел в воду и поплыл навстречу красавцам лебедям, которые, завидя его, тоже устремились к нему.

— Убейте меня! — сказал бедняжка и опустил голову, ожидая смерти, но что же увидал он в чистой, как зеркало, воде? Свое собственное отражение, но он был уже не безобразною темно-серою птицей, а — лебедем!

Не беда появиться на свет в утином гнезде, если вылупился из лебединого яйца!

Теперь он был рад, что перенес столько горя и бедствий: он лучше мог теперь оценить свое счастье и все окружавшее его великолепие. Большие лебеди плавали вокруг него и ласкали его, гладя клювами по перышкам.

В сад прибежали маленькие дети; они стали бросать лебедям хлебные крошки и зерна, а самый маленький из них закричал:

— Новый, новый!

И все остальные подхватили:

— Да, новый, новый! — хлопали в ладоши и приплясывали от радости; потом побежали за отцом с матерью, и опять бросали в воду крошки хлеба и пирожного.

Все говорили, что новый красивее всех. Такой молоденький, прелестный!

И старые лебеди склонили перед ним головы.

А он совсем смутился и спрятал голову под крыло, сам не зная зачем. Он был чересчур счастлив, но нисколько не гордился: доброе сердце не знает гордости, помня то время, когда все его презирали и гнали. А теперь все говорят, что он прекраснейший между прекрасными птицами! Сирень склоняла к нему в воду свои душистые ветви; солнышко светило так славно... И вот крылья его зашумели, стройная шея выпрямилась, а из груди вырвался ликующий крик:

— Нет, о таком счастье я и не мечтал, когда был еще безобразным утенком!

Сказка пол петушка.

Жил-был Петя-петушок. Масляна головушка, шелкова бородушка, шпоры на ножках. А какой голосок у него был! Чистый, звонкий, громкий! Проснулся как-то утром петушок. Раньше всех. Выглянул в окошко, темно, все спят. И солнышко еще спит.
«Не порядок!» — думает Петя-петушок. Вскочил Петя на забор, да как закричит: «Ку-ка-ре-ку!». Громко, громко! Звонко, звонко! Солнышко его услышало, проснулось, глазки открыло. «Спасибо, Петя, что разбудил! – говорит Солнышко, — заспалось я что-то». Взошло Солнышко на небо. День начался. Все потихоньку просыпаться стали. Спасибо Пете-петушку.

Чайное море

Стоит стол. За столом — кот и мыши. В лапах у кота — чайник.

— Хотите чаю? — спросил он мышей.

— Да! — сказали мыши. — Дай нам целый таз чая!

Это будет наше море.

Мы будем плавать по чаю в чашках.

Мы будем грести ложками.

У нас будет остров из булки, а на нем — белая трава из стружки от кокоса.

У нас будут деревья из брокколи.

Наши облака будут из сладкой ваты, а дождь — из сока.

Наши дома будут из печенья.

— А пляж у вас будет? — спросил кот.

— Да! Но весь песок будет из сахара, — сказали мыши.

— А солнце у вас будет? — спросил кот.

— А как же! — ответили мыши. — Наше солнце — это СЫР!

Муха-Цокотуха

Муха, Муха-Цокотуха,
Позолоченное брюхо!Муха по полю пошла,
Муха денежку нашла.
Пошла Муха на базар
И купила самовар:
«Приходите, тараканы,
Я вас чаем угощу!»Тараканы прибегали,
Все стаканы выпивали,
А букашки-
По три чашки
С молоком
И крендельком:
Нынче Муха-Цокотуха
Именинница!Приходили к Мухе блошки,
Приносили ей сапожки,
А сапожки не простые-
В них застежки золотые.
Приходила к Мухе
Бабушка-пчела,
Мухе-Цокотухе
Меду принесла…«Бабочка-красавица.
Кушайте варенье!
Или вам не нравится
Наше угощенье?»
Вдруг какой-то старичок
Паучок
Нашу Муху в уголок
Поволок-
Хочет бедную убить,
Цокотуху погубить!
«Дорогие гости, помогите!
Паука-злодея зарубите!
И кормила я вас,
И поила я вас,
Не покиньте меня
В мой последний час!»
Но жуки-червяки
Испугалися,
По углам, по щелям
Разбежалися:
Тараканы
Под диваны,
А козявочки
Под лавочки,
А букашки под кровать-
Не желают воевать!
И никто даже с места
Не сдвинется:
Пропадай-погибай,
Именинница!А кузнечик, а кузнечик,
Ну, совсем как человечек,
Скок, скок, скок, скок!
За кусток,
Под мосток
И молчок!
А злодей-то не шутит,
Руки-ноги он Мухе верёвками крутит,
Зубы острые в самое сердце вонзает
И кровь у неё выпивает.
Муха криком кричит,
Надрывается,
А злодей молчит,
Ухмыляется.
Вдруг откуда-то летит
Маленький Комарик,
И в руке его горит
Маленький фонарик.
«Где убийца, где злодей?
Не боюсь его когтей!»Подлетает к Пауку,
Саблю вынимает
И ему на всём скаку
Голову срубает!Муху за руку берёт
И к окошечку ведёт:
«Я злодея зарубил,
Я тебя освободил
И теперь, душа-девица,
На тебе хочу жениться!»
Тут букашки и козявки
Выползают из-под лавки:
«Слава, слава Комару-
Победителю!»Прибегали светляки,
Зажигали огоньки-
То-то стало весело,
То-то хорошо!
Эй, сороконожки,
Бегите по дорожке,
Зовите музыкантов,
Будем танцевать!Музыканты прибежали,
В барабаны застучали.
Бом! бом! бом! бом!
Пляшет Муха с Комаром.
А за нею Клоп, Клоп
Сапогами топ, топ!
Козявочки с червяками,
Букашечки с мотыльками.
А жуки рогатые,
Мужики богатые,
Шапочками машут,
С бабочками пляшут.
Тара-ра, тара-ра,
Заплясала мошкара.
Веселится народ-
Муха замуж идёт
За лихого, удалого,
Молодого Комара!
Муравей, Муравей!
Не жалеет лаптей,-
С Муравьихою попрыгивает
И букашечкам подмигивает:
«Вы букашечки,
Вы милашечки,
Тара-тара-тара-тара-таракашечки!»
Сапоги скрипят,
Каблуки стучат,-
Будет, будет мошкара
Веселиться до утра:
Нынче Муха-Цокотуха
Именинница!

К.И. Чуковский

Сорока

За калиновым мостом, на малиновом кусту калачи медовые росли да пряники с начинкой. Каждое утро прилетала сорока-белобока и ела пряники. Покушает, почистит носок и улетит детей пряниками кормить.
Раз спрашивает сороку синичка-птичка:
— Откуда, тётенька, ты пряники с начинкой таскаешь? Моим детям тоже бы их поесть охота. Укажи мне это доброе место.
— А у чёрта на кулижках, — отвечала сорока-белобока, обманула синичку.
— Неправду ты говоришь, тётенька, — пискнула синичка-птичка, — у чёрта на кулижках одни сосновые шишки валяются, да и те пустые. Скажи — всё равно выслежу. Испугалась сорока-белобока, пожадничала. Полетела к малиновому кусту и съела и калачи медовые, и пряники с начинкой, всё дочиста.
И заболел у сороки живот. Насилу домой доплелась. Сорочат растолкала, легла и охает…
— Что с тобой, тётенька? — спрашивает синичкаптичка. — Или болит чего?
— Трудилась я, — охает сорока, — истомилась, кости болят.
— Ну, то-то, а я думала другое что, от другого чего я средство знаю: трава Сандрит, от всех болестей целит.
— А где Сандрит-трава растёт? — взмолилась Сорока-белобока.
— А у чёрта на кулижках, — ответила синичкаптичка, крылышками детей закрыла и заснула.
«У чёрта на кулижке одни сосновые шишки, — подумала сорока, — да и те пустые», — и затосковала: очень живот болел у белобокой.
И с боли да тоски на животе сорочьем перья все повылезли, и стала сорока — голобока. От жадности.

Алексей Николаевич Толстой .

ЗАЯЦ

Летит по снегу позёмка, метёт сугроб на сугроб… На кургане поскрипывает сосна:
— Ох, ох, кости мои старые, ноченька-то разыгралась, ох, ох…
Под сосной, насторожив уши, сидит заяц.
— Что ты сидишь, — стонет сосна, — съест тебя волк. — убежал бы.
— Куда мне бежать, кругом бело, все кустики замело, есть нечего…
— А ты порой, поскреби.
— Нечего искать, — сказал заяц и опустил уши.
— Ох, старые глаза мои, — закряхтела сосна, — бежит кто-то, должно быть, волк, — волк и есть.
Заяц заметался.
— Спрячь меня, бабушка…
— Ох, ох, ну, прыгай в дупло, косой.
Прыгнул заяц в дупло, а волк подбегает и кричит сосне:
— Сказывай, старуха, где косой?
— Почём я знаю, разбойник, не стерегу я зайца, вон ветер как разгулялся, ох, ох…
Метнул волк серым хвостом, лёг у корней, голову на лапы положил. А ветер свистит в сучьях, крепчает…
— Не вытерплю, не вытерплю, — скрипит сосна.
Снег гуще повалил, налетел лохматый буран, подхватил белые сугробы, кинул их на сосну.
Напружилась сосна, крякнула и сломалась… Серого волка, падая, до смерти зашибла…
Замело их бураном обоих. А заяц из дупла выскочил и запрыгал куда глаза глядят.
«Сирота я, — думал заяц, — была у меня бабушкасосна, да и ту замело…»
И капали в снег пустяковые заячьи слёзы.

А.Н. Толстой

Крошечка Хаврошечка сказка

У одно бедной вдовы была дочка Хаврошечка. Жили они счастливо, да пришла беда: заболела вдова и умерла, оставив дочку сиротой.
Взяла к себе девочку тетка, а у тетки-то у самой было три дочки: старшая — Одноглазка, средняя — Двуглазка, а младшая – Трехглазка.
Плохо жилось Крошечке  Хаврошечке: одевали ее в лохмотья, над работой морили, куском хлеба попрекали. Совсем бы беда была сиротинушке, если бы не осталась ей после матушки родимой корова, которая ей во всем помогала.
Задаст, бывало, тетка Крошечке  Хаврошечке напрясть, наткать, набелить полотна, а девушка пойдет в поле, обнимет свою коровушку и скажет ей:
- Коровушка- буренушка! Приказала мне тетка напрясть, наткать, набелить полотна, помоги мне.
А коровушка ей в ответ:
- Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь – все будет сделано.
Вылезет Крошечка Хаврошечка из ушка, а у нее уж все готово: и наткано, и набелено, и скатано.
Тетка только дивится, когда Крошечка Хаврошечка все это делать успевает. Попрячет все в сундук, а ей еще больше работы задаст. Но сколько бы она ей ни давала работы,Крошечка  Хаврошечка все делала к сроку.
Задумала тетка узнать, кто сироте помогает. Вот зовет она к себе старшую дочь Одноглазку и говорит ей:
-Дочка моя, милая! Погляди, кто сироте помогает, кто ей ткет и прядет.
Пошла Крошечка  Хаврошечка в поле, Одноглазка с ней вместе увязалась. Легла в поле на травку под кустик, а Крошечка Хаврошечка села рядом и приговаривает:
- Спи, глазок, усни, глазок!
Одноглазка заснула. Пока она спала, коровушка всю Хаврошечкину работу сделала.
Пришли девушки домой. Спрашивает мать Одноглазку:
- Ну, говори, дочка, что ты видела?
А дочка ей отвечает:
- Прости, матушка, разморилась я на солнце, заснула и ничего не видела.
Рассердилась мать. На другой день послала среднюю дочь – Двуглазку. Эта тоже улеглась в тени под кустом, приказанье матери забыла. Лежит, дремлет, а Крошечка Хаврошечка ей приговаривает:
- Спи, глазок, спи, другой!
Коровушка всю работу сделала, а Двуглазка все спит.
Разбудила ее Крошечка Хаврошечка:
- Пойдем, — говорит, — домой пора. Я всю работу сделала.
Не узнала и от второй дочери тетка, кто сироте помогает. Рассердилась она и послала на третий день свою младшую дочь – Трехглазку. Пришли девушки в поле. Посидела, походила Трехглазка, а потом легла под кустик, лежит – потягивается, а Крошечка Хаврошечка приговаривает:
- Спи, глазок, спи, другой! – А про третий забыла.
Два глазка заснули, а третий все видел. Пришла Трехглазка домой и рассказала матери все, что видела. Пошла тетка к мужу и говорит ему:
- Ступай, режь, корову!
- Что ты, жена, выдумала? Корова хорошая, жалко.
- Слушать ничего не хочу, режь. Пошел он нож точить, а Крошечки Хаврошечка кинулась к своей коровушке, обнимает ее, сама слезами обливается:
- Коровушка – буренушка! Хотят тебя колоть. С кем я теперь, сиротинушка, останусь.
- Не плачь, девица! Слушай, что я тебе скажу: ты моего мяса не ешь, косточки мои собери и зарой их в саду. Да помни, каждый день их ключевой водой поливать надо. Радуется тетка, что теперь некому Хаврошечке помогать и вволю над ней потешается.
А Хаврочешка сделала так, как коровушка ей приказала: мяса ее не ела, косточки в саду зарыла и каждый день ключевой водой поливала. Выросла у нее в саду яблоня, густая, развесистая, висят на ней яблочки наливные. Всякий, кто мимо идет, останавливается – любуется.
Случилось раз, гуляли в саду девушки, а мимо сада ехал богатый барин, молодой красавец.
Увидел он чудные яблочки и говорит девушкам:
- Здравствуйте, девицы – красавицы! Хороши у вас яблочки! Которая из вас мне яблочко даст, ту я замуж возьму. Кинулись сестры к яблоне, а ветки с яблоками все высоко — высоко поднялись. Прыгают — прыгают сестры вокруг деревца, а яблочка достать не могут. А подошла Крошечка Хаврошечка к деревцу, веточки к ней сами наклонились, яблочки сами в ручки ей падают.
Подала она яблоко барину, взял он ее за руку белую, посадил с собой рядом в коляску и увез к себе от злой тетки. Вышла Крошечка Хаврошечка за барина замуж, и стали они жить – поживать да добра наживать.